Криптономикон, часть 2 - Страница 131

131

Шафто думает, что придется брать штурмом ворота, но не успевает составить план, как Макартур вместе с адъютантами взбирается на стену. Похоже, генерал тоже первый раз смотрит на Интрамурос; он потрясен и временно онемел — некоторое время стоит, открыв рот. Японцы из развалин открывают по нему огонь; с ними быстро справляется развернутый пулемет.

До церкви святого Августина добираются несколько часов. Кучка нипов забаррикадировалась вместе со всеми голодным младенцами и разобиженными двухлетками Манилы, во всяком случае, если судить по звукам. Церковь составляет лишь часть большого монастырского комплекса. Многие здания разрушены артиллерийским огнем. Сокровища, которые монахи копили последние пять сотен лет, вывалены на улицу. Разметанные повсюду, как шрапнель, вперемешку с телами заколотых филиппинских парней, валяются огромные масляные полотна со сценами бичевания Христа, фантастические деревянные фигуры римских воинов, вбивающих гвозди в его руки и ноги, мраморные статуи Марии, держащей на коленях мертвого Спасителя, шпалеры с изображением столба, занесенной девятихвостой плетки, крови, бегущей из сотен параллельных ран на спине Христа.

Нипы в церкви защищают главные двери с самоубийственным упорством, которое уже несколько заколебало Шафто, но, спасибо артиллерии, в церковь теперь можно войти с любой стороны. Рота американских пехотинцев еще штурмует главные двери, а Бобби Шафто, партизаны, Гото Денго, генерал и его адъютанты стоят на коленях в боковом приделе, бывшем когда-то частью монастыря. Падре произносит несколько сильно урезанных благодарственных молитв и крестит Гото Денго водой из купели. Шафто выступает в роли счастливого отца, генерал армии Дуглас Макартур — крестный. После Шафто помнит из всей церемонии только одну строчку.

— Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — говорит падре.

— Отрицаюсь! — необычайно веско произносит Макартур, Бобби Шафто бормочет: «Да, бля», Гото Денго кивает, намокает, становится христианином.

Бобби Шафто говорит, что ему надо отлучиться, и углубляется на монастырскую территорию. Она большая и бестолковая, как алжирская касба, сумрачная и пыльная внутри. Здесь тоже повсюду изображения Страстей; они выполнены художниками, воочию видевшими, как наказывают плетью, и без всяких проповедей знавшими, что такое дела и гордыня сатаны. Бобби проходит вверх и вниз по старой лестнице, в память о ночи, когда его привела сюда Глория.

Дальше двор с фонтаном посредине, окруженный длинной крытой галереей, по которой испанские монахи прогуливались, глядя на цветы и слушая птичек. Сейчас здесь поют лишь пули. Однако филиппинские дети носятся по галерее, а их матери, тетки, бабушки во дворе достают воду из фонтана и варят рис на кострах из разломанных стульев.

Сероглазый двухлетний малыш с самодельной дубинкой бегает по галерее за ребятами постарше. У него пегие волосы, одни прядки, как у Бобби, другие, как у Глории, и Глория почти фосфорически просвечивает в лице. У мальчика та же костная структура, какую он видел на песчаной косе несколько дней назад, только одетая пухлой розовой плотью. Плоть эта украшена многочисленными синяками и ссадинами, без сомнения, заработанными в честном бою. Бобби садится на корточки и смотрит маленькому Шафто в глаза, не зная, как начать, чтобы объяснить все. Однако мальчик говорит: «Бобби Шафто, у тебя бо-бо», бросает палку и подходит, чтобы рассмотреть рану у Бобби на руке. Маленькие дети не здороваются, они просто начинают с тобой говорить, и Бобби думает, что это неплохой выход из затруднительной ситуации. Альтамира наверняка с первого дня говорили Дугласу М. Шафто, что однажды Бобби Шафто со славой вернется из-за моря. То, что это случилось, так же буднично и так же дивно, как ежедневный восход солнца.

— Вижу, ты и твои умеете проявить смекалку, хорошо, — говорит Бобби Шафто сыну и тут же понимает, что для ребенка эти слова ничего не значат. Нужно сказать что-то, что останется навсегда, и потребность эта сильнее, чем когда-либо была тяга к морфию или к женщине.

Он берет малыша на руки и несет по монастырю, через полуразрушенные коридоры и груды камней, мимо мертвых японских парней к большой лестнице, показывает исполинские гранитные плиты и рассказывает, как их клали одна на другую, год за годом, по мере того как из Акапулько приходили серебряные галеоны. Дуг М. Шафто играл в кубики и сразу схватывает основную мысль. Отец несколько раз проносит сына по лестнице. Они стоят внизу и смотрят вверх. Аналогия с кубиками запала глубоко. Без всякой подсказки Дуг М. Шафто поднимает руки над головой и говорит: «Большая-большая»; звук эхом прокатывается по лестнице. Бобби хочет объяснить, что так это делается: кладешь одно на другое, раз за разом, снова и снова — иногда галеон тонет в бурю, и ты остаешься без плиты, но не отступаешь, и в конце концов получается что-то большое-большое.

Ему хочется сказать про Глорию, как она тоже строила свою лестницу. Может, будь у него язык подвешен, как у Еноха Роота, он бы сумел объяснить. Но понятно, что мальчик все пропустит мимо ушей, как пропустил Бобби, когда Глория впервые показала ему лестницу. Дуглас Макартур Шафто запомнит только, как отец носил его вверх и вниз по ступеням, и если он доживет до таких лет и будет много думать может быть, он, как Бобби, когда-нибудь тоже поймет. Начало неплохое.

Женщины во дворе прослышали, что Бобби Шафто вернулся — лучше поздно, чем никогда! — и теперь ему все равно некогда зря болтать языком. Альтамира отправляют его с поручением: разыскать одиннадцатилетнего Карлоса, которого несколько дней назад японцы увели из Малате. Прежде Шафто находит Макартура и Гото Денго. Они увлеченно обсуждают познания Гото Денго в строительстве туннелей, и как это может пригодиться при восстановлении Японии, которое Макартур намерен начать, как только окончательно разнесет по камешку все Тихоокеанское побережье.

131