— Вас заметил Цербер! Пожалуйста, измените курс!
— Не могу поверить, что ты купил такую штуку, — говорит Рэнди.
— Вы нарушили оборонительный рубеж Цербера! Отойдите назад! Отойдите назад! — продолжает «рейнджровер». — Вооруженная опергруппа приведена в боевую готовность!
— Это единственная криптографически надежная система звуковой сигнализации, — говорит Ави, как будто этим все сказано. Он вынимает брелок для ключей, размером, формой и числом кнопок похожий на пульт к телевизору, вводит длинную цепочку цифр и обрывает голос на середине фразы о том, что их записывают на цифровую видеокамеру, работающую в диапазоне, близком к инфракрасному.
— Обычно он так себя не ведет, — говорит Ави. — Я поставил его на максимальную бдительность.
— Чего ты боишься? Что кто-то угонит твою машину и страховая компания купит тебе новую?
— Да пусть бы крали. Хуже, если в автомобиль подложат бомбу или, еще хуже, поставят «жучка» и будут слушать все мои разговоры.
Ави везет Рэнди вдоль Разлома Сан-Андреас к себе домой, где Рэнди перед отлетом за границу оставляет машину. Жена Ави, Дебора, у гинеколога на плановом осмотре по беременности, дети либо в школе, либо гуляют с тандемом двужильных еврейских нянь. Чтобы работать няней у Ави, нужно иметь душу советского десантника-афганца в теле цветущей восемнадцатилетней девушки. Дом полностью отдан детям. Столовая превращена в казарму для нянь с грубо сколоченными деревянными нарами, гостиная заставлена кроватками и пеленальными столами, а в каждом квадратном сантиметре дешевого ворсистого ковра застряли двадцать-тридцать блесток конфетти, извлечь которые при всем желании можно только по одной, путем индивидуальной микрохирургической операции.
Ави потчует Рэнди сандвичем из индюшачьей колбасы с кетчупом. Звонить в Манилу и заглаживать свою неведомую вину рано — там еще ночь. Внизу, в подвальном кабинете Ави, факс шуршит и чирикает, как птица в кофейной банке. На столе разложена ламинированная цэрэушная карта Сьерра-Леоне, едва различимая под слоем грязных тарелок, газет, раскрасок и черновых бизнес-планов корпорации «Эпифит(2)». На карте в разных местах приклеены бумажки для заметок, на каждой чертежным почерком Ави выведены рапидографом широта и долгота с внушительным количеством значащих цифр и уточнениями, что там произошло, например: «5 женщин, 2 мужчин, 4 детей, зарублены мачете» и номер в базе данных Ави.
По дороге сюда Рэнди периодически отключался, несвоевременный дневной свет резал глаза, но после сандвича его метаболизм начинает приноравливаться к новому режиму. Этим надо пользоваться.
— Ну, я поехал, — говорит он, вставая.
— Какие у тебя планы?
— Сперва на юг. — Рэнди суеверно не желает произносить название места, где прежде жил. — Надеюсь, на день, не больше. Потом меня развезет от смены часовых поясов, и я на полсуток завалюсь где-нибудь перед телевизором. Потом поеду на север, в Палус.
Ави поднимает брови.
— Домой?
— Ага.
— Слушай, пока не забыл: раз уж будешь там, не поищешь мне информацию об Уитменах?
— Ты о миссионерах?
— Да. Они приехали в Палус обращать кайюсов, великолепных наездников. Намерения были самые лучшие, но они нечаянно заразили индейцев корью. Все племя вымерло.
— Это тоже входит в твой пунктик? Неумышленный геноцид?
— Аномальные случаи особенно важны, поскольку помогают очертить границы.
— Ладно, поищу.
— Можно спросить, зачем ты туда едешь? — говорит Ави. — Семейный визит?
— Бабушка переезжает в дом престарелых. Дети слетелись, чтобы поделить мебель и все такое. Противно, хотя никто не виноват, и сделать это надо.
— Ты будешь участвовать?
— Постараюсь в меру сил уклониться, потому что будет склока. Родственники на много лет перестанут разговаривать друг другом из-за того, что кому-то не достался мамин алтарь от Гомера Болструда.
— Что за бзик у англосаксов насчет мебели? Можешь объяснить?
— Я еду туда, потому что на фашистской лодке, затонувшей у острова Палаван, была записка со словами: «УОТЕРХАУЗ — ЛАВАНДОВАЯ РОЗА».
Ави озадачен, и Рэнди это приятно. Он идет к машине и едет на юг, вдоль побережья, длинной и красивой дорогой.
Боль и опухлость челюсти на неделю приглушают либидо Лоуренса Притчарда Уотерхауза. Потом на первый план выходят боль и вздутие в паху, и он начинает вспоминать танцы, гадая, продвинулись ли их отношения с Мэри сСмндд.
Как-то в воскресенье он внезапно просыпается в четыре утра, мокрый от груди до колен. Слава богу, Род по-прежнему крепко спит, так что скорее всего не слышал, если Уотерхауз во сне стонал или выкрикивал имена. Уотерхауз начинает неслышно приводить себя в порядок, не смея даже думать, как объяснит состояние простынь Тем, Кто Будет Их Стирать. «Все было совершенно невинно, миссис Мактиг. Мне приснилось, что я спустился в гостиную в пижаме, а там сидела Мэри в форме, пила чай и посмотрела мне в глаза, а дальше я уже не мог сдержаться и ааааААААХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! УУХ! А потом я проснулся и увидел, что произошло».
Миссис Мактиг (как и другие пожилые дамы по всему миру) стирают простыни исключительно потому, что такую роль отвело им Тайное Общество по Контролю за Семяизвержением, которое, как запоздало осознает Уотерхауз, скрыто управляет планетой. Без сомнения, у нее в подвале есть амбарная книга, куда заносится частота и объем поллюций у всех четырех постояльцев. Данные направляют в своего рода Блетчли-парк (замаскированный, как подозревает Уотерхауз, под большой женский монастырь в штате Нью-Йорк), где цифры со всего мира набивают на перфораторах, распечатки складывают на тележки и везут верховным жрицам Общества. На жрицах туго накрахмаленные белые одеяния с вышитой эмблемой ТОКС: член, зажатый в каток для белья. Они замечают, что у Гитлера с этим пока никак, и спорят, успокоится он немного, если дать ему такую возможность, или окончательно взбесится. Пройдут месяцы, прежде чем имя Лоуренса Притчарда Уотерхауза окажется первым в списке, и еще месяцы, прежде чем в Брисбен отправят приказы — более того, эти приказы могут определить ему еще год ожидания, в течение которых Мэри сСмндд с чайной чашкой будет посещать его сны.