Криптономикон, часть 2 - Страница 66

— Репродуктор издает сигнал — ноту, которая резонирует в трубе, создавая стоячую волну, — говорит Уотерхауз. — Значит, в одних частях трубы давление низкое, в других — высокое. — Он пятится вдоль машины, рубя воздух руками. — Эти сифонные трубки наполнены ртутью. — Он указывает на несколько U-образных трубок, закрепленных по длине большой трубы.

— Я и сам вижу, — говорит Комсток. — Не могли бы вы отойти подальше? — просит он, заглядывая через плечо фотографа в видоискатель. — Вы мне загораживаете… так лучше… еще… еще, — потому что по-прежнему видит тень Уотерхауза. — Отлично!

Фотограф нажимает на спуск. Лампа вспыхивает.

— Высокое давление выталкивает ртуть, низкое — всасывает. Я поместил в каждую сифонную трубку электрические контакты — просто две проволочки на некотором расстоянии одна от другой. Если проволочки разделены воздухом (потому что высокое давление выдавило ртуть), ток не идет. Но если они погружены в ртуть (потому что ее засосало низким давлением), ток идет, поскольку ртуть — проводник! Таким образом сифонные трубки производят набор двоичных цифр, повторяющий рисунок стоячей волны: график гармоник той музыкальной ноты, которую издает репродуктор. Мы передаем этот вектор на колебательный контур, создающий звук в репродукторе, так что вектор битов самовозобновляется бесконечно, если только машина не решит записать новую последовательность.

— Так, значит, устройства ЭТК действительно контролируют эту штуковину? — спрашивает Комсток.

— В этом вся суть! Вот здесь логические платы зарывают и выкапывают данные! — говорит Уотерхауз. — Сейчас покажу!

И прежде чем Комсток успевает крикнуть «Не надо!», Уотерхауз кивает капралу в дальнем конце комнаты. На капрале наушники, какие обычно выдают артиллерийским расчетам самых больших орудий. Капрал послушно дергает рубильник. Уотерхауз зажимает уши и расплывается в улыбке, неэстетично, на взгляд Комстока, показывая зубы.

И тут время останавливается или что-то в таком духе, потому что все трубы разом начинают играть вариации одного и того же низкого ре.

Единственное, что может Комсток, это не рухнуть на колени; разумеется, он тоже зажал уши, но звук идет не через них, а пронизывает все тело, как рентгеновские лучи. Раскаленные звуковые клещи тянут его внутренности, капельки пота летят с лысины, яйца скачут, как мексиканские бобы. Столбики ртути в сифонных трубках поднимаются и опускаются, замыкая и размыкая контакты, причем явно упорядоченно: это не бессистемный турбулентный плеск, а некая осмысленная последовательность дискретных движений, управляемая программой.

Комсток вытащил бы пистолет и застрелил Уотерхауза, но для этого надо оторвать руку от уха. Наконец машина умолкает.

— Она только что рассчитала первые сто чисел Фибоначчи, — говорит Уотерхауз.

— Насколько я понял, это запоминающее устройство — лишь та часть машины, в которой вы зарываете и выкапываете данные, — говорит Комсток, пытаясь совладать с высокими обертонами собственного голоса и говорить так, будто сталкивается с подобными вещами на каждом шагу. — Если бы надо было дать название всему агрегату, что бы вы предложили?

— М-м, — говорит Уотерхауз. — Ну, главное его назначение — совершать математические действия, как и у вычислителя.

Комсток фыркает.

— Вычислитель — это человек.

— Ну… эта машина использует двоичные числа. Наверное, можно назвать ее «цифровой вычислитель».

Комсток печатными буквами записывает в блокноте: «ЦИФРОВОЙ ВЫЧИСЛИТЕЛЬ».

— Это войдет в ваш доклад? — весело спрашивает Уотерхауз.

Комсток едва не выпаливает: «Доклад?! Это и есть мой доклад!» Тут у него в голове всплывает смутное воспоминание. Что-то насчет «Лазури». Какие-то золотые рудники.

— Ах да, — бормочет он. Ах да, идет война. Он задумывается. — Нет, вряд ли это будет даже примечанием.

Он выразительно смотрит на своих отборных математиков, которые пялятся на КОЗУ, словно провинциальные иудейские стригали, впервые узревшие Ковчег Завета.

— Наверное, мы просто сохраним эти фотографии для архива. Вы же знаете, как серьезно вояки относятся к архивам.

Уотерхауз снова разражается своим мерзким смехом.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить, пока мы здесь? — спрашивает Комсток, чтобы хоть как-то заткнуть ему глотку.

— Работа натолкнула меня на некоторые новые мысли по поводу теории информации. Возможно, они вас заинтересуют…

— Пришлите мне в письменной форме.

— И еще. Не знаю, насколько уместно об этом здесь говорить…

— Что там у вас?

— Ну… кажется, я женюсь!

Караван

Рэнди потерял все, что имел, но приобрел компанию. Ами решила, что вполне может поехать с ним на север, раз уж оказалась по эту сторону океана. Он безумно рад. Робин и М.А. сочли себя приглашенными; то, что в других семьях потребовало бы долгих согласований, у Шафто решается как будто само собой.

Значит, придется ехать тысячу миль до Уитмена, штат Вашингтон: младшим Шафто явно не по карману бросить машину на стоянке, войти в аэропорт и потребовать билет на ближайший самолет до Спокана. Марк Аврелий на втором курсе, учится по программе подготовки резервистов — армия оплачивает ему образование с условием, что он параллельно освоит военную специальность. Робин в каком-то военном училище. Но даже будь у ребят деньги, природная бережливость не допустила бы подобных безумных трат. По крайней мере так Рэнди думает первые два дня. Мысль напрашивается сама собой, потому что младшие Шафто постоянно твердят об экономии. Например, они героически попытались осилить бадью овсянки, которую сварила Ами, однако на середине все-таки сломались и старательно выложили остатки в герметический полиэтиленовый пакет, сетуя, что пакеты стоят денег, и не уцелела ли у Рэнди в подвале какая-нибудь старая банка из-под варенья.